Наука и идеология в социуме – по следам недавнего скандала

В начале октября в СМИ прошла серия публикаций под заголовками вроде этого: “Научный скандал года: ученые писали фейк-исследования, чтобы разоблачить лженауку“. Речь в них шла о трех исследователях (их имена – Джеймс Линдси, Хелен Плакроуз и Питер Богосян), которые провели эксперимент – они писали статьи нелепого содержания, оформленные, однако, по высшим стандартам современной научной публицистики, и направляли их в уважаемые научные издания, чтобы проверить – какова будет реакция рецензентов и издателей, и удастся ли их статьям быть опубликованными. Все трое — члены научного сообщества и сотрудники системы высшего образования, но не в области социальных наук.

Меня заинтересовал подход исследователей – увидев проблему в академических кругах, они взяли на себя роль «чужаков», которые видят проблему извне и имеют с ней дело, оставаясь в роли «чужаков», стремящихся вжиться в конкретную академическую среду, понять ее культуру, увидеть ее реакции и паттерны поведения.

Нужно отдать должное решительности и самоотверженности трех исследователей. По словам Джеймса Линдси, «Риск того, что предвзятые исследования продолжат оказывать влияние на образование, СМИ, политику и культуру, для нас куда страшнее, чем любые последствия, с которыми можем столкнуться мы сами».

 Давайте прочтем, что Плакроуз, Линдси и Богосян пишут о своем эксперименте. Я использовал два текста – меморандум, в котором авторы коротко сформулировали цели исследования, и их более пространную статью для австралийского издания Areo. Реплики местами повторяются, но, в целом, эти повторения способствуют донесению точки зрения авторов.

Отрывок из отчета о проекте 
Раздел «Цели исследования»

• Мы хотели понять природу проблемы, существующей в академических кругах, и культуру, которая эту проблему производит.  Говоря более простым языком, это означает, что мы стремились стать посторонними, аутсайдерами, которые встроили себя в культуру, чтобы понять ее и вписаться в нее. Мы подтвердили наш успех в этом отношении, сумев опубликовать свои «академические труды» в журналах, некоторые из которых достаточно престижны.
• Мы надеемся «перезагрузить» обсуждение тем, представляющих культурный интерес, таким как пол, раса, сексуальность и т.д. и вернуть их на более строгую и точную основу, характер которой еще предстоит определить.
• Мы хотим вновь скептически отнестись к основополагающим предположениям и «критическим» методологиям, используемым в исследованиях по рассмотрению недовольств и конфликтов, чтобы научные знания по важным вопросам пола, расы, сексуальности и т.д. были точными и получаемыми наилучшими возможными методами.
  • Это намерение вытекает из нашего подозрения, которое, как мы считаем, наш проект помогает доказать, – о том, что эта сфера знания искажена предубеждениями в пользу определенных радикальных политических взглядов, которые исходят непосредственно от некоторых мыслителей, включая Мишеля Фуко, Джудит Батлер и многих других, и их нежелания принять стороннюю критику.
• Мы понимаем большое количество людей, как внутри, так и за пределами академических кругов, которые знают о растущем влиянии, которое приобретают ученые, занимающиеся исследованием недовольств и конфликтов, и мы хотели бы дать возможность этим людям сказать, чувствуя себя в безопасности: «Нет, я не согласен с этим (до тех пор, пока предмет не будет рассмотрен более тщательно). Эти люди не говорят от моего имени».
• Эта проблема возникла в культуре, в которой идеи, не согласующиеся с господствующими взглядами, не признаются или не допускаются, что часто приводит к тому, что законные критические замечания обесцениваются и принижаются по соображениям морали.
  • Например, если вы поставите под вопрос догматы феминистской философии, вас могут заклеймить отъявленным сексистом или обвинить в распространении женоненавистничества.
  • Если подвергнуть сомнению «критическое» научное исследование по вопросам отношения рас, то вопросы эти будут отвергнуты как проявления дискомфорта белого человека в разговоре о расизме (“white fragility”), преднамеренного невежества и сопротивления (“white ignore-ance”) или проявление поиска одобрения со стороны белых. Следует отметить, что таким обвинениям невозможно противостоять, и попытки сделать это считаются доказательством вины.

Отрывок из открытого письма трёх учёных в издание Areo
(текст из Areo на русском: часть 1 и часть 2)

Сейчас прочно утвердились научные исследования, посвященные не поиску истины, а социальным недовольствам и возникающим на их почве конфликтам. Порой они безоговорочно господствуют в этих областях, а ученые все чаще запугивают студентов, администраторов и другие кафедры, принуждая их придерживаться своей точки зрения. Это не научное мировоззрение, и оно неполноценно.

Мы взялись за реализацию этого проекта, чтобы изучить, понять и разоблачить реальность таких исследований недовольств, которые искажают науку. Поскольку открытый и честный разговор на темы идентичности, скажем, пола, расы и сексуальной принадлежности (и науки, которая этим занимается) почти невозможен, наша цель состояла в перезагрузке этой дискуссии. Мы надеемся, что это даст людям веские причины взглянуть на безумие научных кругов и левых активистов, и сказать: «Нет, я с этим не согласен. Вы говорите не от моего имени».

Мы проводили исследование определенной научной культуры методом погружения в нее. Мы изучали ее результаты и совершенствовали свои представления до тех пор, пока не становились в ней «своими среди чужих».

Наша цель состояла в изучении этой культуры до такой степени, чтобы освоить ее терминологический язык и обычаи, публикуясь в ведущих отраслевых журналах и получая экспертные оценки. Мы сами становились экспертами в этой области. Мы стремились понять выбранную область и механизмы ее работы, непосредственно участвуя в ней. Поэтому главной задачей для нас было получение комментариев ученых рецензентов о том, что мы делаем правильно, а что надо изменить, дабы наши абсурдные сочинения стали приемлемыми.

Все наши работы отличаются странностью и несуразностью, но они прекрасно вписались в общий фон и мало чем выделялись в той дисциплине, которую мы рассматривали. Для демонстрации этого обстоятельства нам нужно было, чтобы наши работы приняли в первую очередь важные и влиятельные научные журналы. Но просто смешаться с остальными — этого было недостаточно для глубины нашего исследования. Мы должны были также писать такие статьи, которые кажутся рискованными, поскольку проверяют и оспаривают определенные гипотезы. Таким образом, сам факт их признания становился важным заявлением о проблеме, которую мы исследуем.

При написании работ мы всегда действовали по конкретному шаблону. Цель была всегда одна: использовать имеющуюся литературу, чтобы сделать несуразную или несостоятельную идею приемлемой на самом высоком уровне интеллектуальной респектабельности в выбранной области. По этой причине каждая работа начиналась с чего-нибудь абсурдного или совершенно не этичного (или и того, и другого), что мы хотели протолкнуть. Затем мы брали существующую отрецензированную литературу, чтобы с ее помощью опубликоваться в научном издании.

В этом заключался главный смысл проекта. То, что мы сейчас описали, не является получением знания. Это не более чем словоблудие и софистика. То есть, это подделка знания, которую нельзя принимать за истину. Главное различие между нами и той отраслью знаний, изучение которой мы имитируем, состоит в том, что нам известно: мы не занимаемся наукой, мы ее подделываем.

В этом процессе существует одна нить, которая связывает воедино все 20 наших научных работ, хотя мы использовали самые разнообразные методы, выдвигая те или иные идеи с намерением посмотреть, как будут реагировать редакторы и рецензенты. И рецензенты с большим энтузиазмом воспринимали эти сумасбродные идеи.

Идеи действительно достаточно сумасбродные, и заинтересованный читатель найдет подробное описание по ссылкам, приведенным в конце статьи, а я, с вашего позволения, ограничусь цитированием одного относительно безобидного фрагмента.

Например, мы подумали, не написать ли «прогрессивную статью» с предложением запретить белым мужчинам в колледжах выступать в аудитории (или сделать так, чтобы на приходящие к ним электронные письма отвечал преподаватель), а потом вдобавок ко всему заставить их сидеть на полу в цепях, чтобы они почувствовали угрызения совести и загладили свою историческую вину. Сказано — сделано. Наше предложение нашло живой отклик, и, похоже, титан феминистской философии журнал «Гипатия» отнесся к нему с большой теплотой. Перед нами встал еще один непростой вопрос: «Интересно, опубликуют ли главу из гитлеровской „Майн Кампф”, если ее перепишет феминистка?» Оказалось, что ответ на него положительный, так как статью принял к публикации феминистский академический журнал «Аффилия». Продвигаясь вперед по научной стезе, мы начали осознавать, что можем творить что угодно, лишь бы это не выходило за рамки общепринятой морали и демонстрировало понимание существующей научной литературы.

Иными словами, у нас появились веские основания считать, что если мы будем правильно присваивать имеющуюся литературу и заимствовать из нее (а такое практически всегда возможно — надо только ссылаться на первоисточники), у нас появится возможность делать какие угодно модные в политическом плане заявления. В каждом случае возникал один и тот же основополагающий вопрос: что нам нужно писать и что нам нужно цитировать (все наши ссылки, между прочим, вполне реальны), дабы нашу ахинею публиковали как науку высокого полета.  

В завершение процитирую корреспондента Николая Воронина, который хорошо резюмировал суть идеологических идей, проводимых на Западе через социальные науки:

«Наука ставит своей целью установить истину, настаивают авторы, но в области социальных исследований истина уже давно мало кого интересует.

Главное – это соответствие идеологическим нормам: осуждение угнетателей всех мастей и выражение поддержки “униженным и оскорбленным”.»

И вот тут хочется задать вопрос Линдси, Плакроуз и Богосяну — почему именно ТАКИЕ идеи проводятся через западную науку? К сожалению, их исследование не содержит ответа. Мне остается сформулировать собственную гипотезу. Осуждение угнетателей всех мастей нужно для того, чтобы общество с готовностью восприняло и поддержало компанию по очернению любого неугодного персонажа. Достаточно представить его угнетателем в СМИ, дать картины действительных или мнимых жертв негодяя — «униженных и оскорбленных» — и дело сделано, одобрение общественности получено. Программы поведения, заложенные в людей длительной идеологической обработкой, срабатывают сами.

Разбираясь с публикациями на тему об околонучном скандале в интернете, я вспомнил о некогда прочитанной книге социолога Александра Александровича Зиновьева «Запад» (1995). Возвращение к этому тексту оказалось плодотворным. Автор уделил немало внимания проблеме отношений идеологии и науки в западном обществе. Не будучи человеком Запада, в своей работе он смог увидеть западный социум извне. Другими словами, его взгляд на идеологию Запада и её отношения с наукой – это взгляд с еще более высокой (и более удалённой) точки зрения, чем точка зрения Плакроуза, Линдси и Богосяна. И научные выводы, которых достиг Зиновьев – это выводы более высокого уровня обобщения, чем выводы триумвирата, сводящиеся, по существу, к констатации проблемы проведения радикальных политических идей под видом научных исследований.

Сокращения и упрощения всех использованных текстов остаются на моей совести. Я изъял терминологию, которая усложняет понимание. Александр Александрович Зиновьев моих упрощений бы не одобрил, но я считаю, что популяризация, упрощение научных текстов являются оправданными до тех пор, пока удается избежать утраты смысла первоначального текста и подмены понятий.

А.А. Зиновьев – отрывок из книги «Запад» (1995)

Существует широко распространенное убеждение, будто прошедшее столетие было эпохой идеологий, будто эта эпоха прошла и наступила эпоха деидеологизации, или постидеологическая эпоха. По мнению ряда западных мыслителей, в западных странах наступила эпоха затухания социальных конфликтов и общенационального согласия интересов. Идеологии, выражавшие частные интересы групп, слоев, классов общества, потеряли значение. Их место стала занимать наука. Убеждение, будто наступил конец идеологии, основывается на том факте, что потерпели крах нацистская, фашистская и марксистская идеологии. При этом поразительным образом не замечается или умышленно игнорируется то, что крах одних идеологий еще не есть конец идеологии вообще, что существуют другие формы идеологий, что даже потерпевшие исторический крах идеологии не умерли совсем, а изменили свой вид применительно к новым условиям или возрождаются вновь под другими названиями.

Но дело не в этих остатках идеологий, потерявших прежнее значение или даже запрещенных. Не они определяют идеологическое состояние западного общества. Тут появились многочисленные новые идеологии, имеющие распространение и влияние в массах, например, пацифистская, экологическая, феминистская, гомосексуалистская. А главное — все то, что авторы теории постидеологического общества (деидеологизации, конца идеологии) приписывают коммунистической и другим дискредитированным идеологиям, на Западе существует в других формах и в неявном виде, причем в еще более грандиозных масштабах. Идея конца идеологии сама есть идея чисто идеологическая, есть идея западной идеологии, которая в полном соответствии с общими законами идеологии лишь себя считает истиной, а другие формы идеологии — ложью и даже преступлением.

Идеи и учения — это лишь часть сложного комплекса явлений, который я буду называть идеологической сферой общества. Эта сфера состоит из следующих трех основных компонентов.

Первый из них образует определенная совокупность представлений, понятий, суждений, идей, учений, концепций, убеждений, мнений и т.п. людей обо всем том, что в данных условиях и в данной человеческой общности считается важным для осознания человеком самого себя и своего природного и социального окружения. Я буду называть этот элемент идеологической сферы идеологией.

Второй элемент идеологической сферы образует совокупность людей, организаций, учреждений, предприятий и используемых ими средств, так или иначе связанных с разработкой идеологии (можно сказать — с производством идеологических товаров и услуг), с ее распространением и доведением ее до потребителя, то есть до отдельных членов общества и их объединений. Я называю его идеологическим механизмом.

Третий элемент идеологической сферы образует фактическое состояние сознания и чувств людей, которое складывается в результате воздействия на них всей совокупности факторов их жизни, а не только идеологии. Назову его идеологическим состоянием. Оно касается тех же вопросов, что и идеология. Но полного совпадения тут нет. То или иное идеологическое учение может остаться в книгах, которые массы людей не читают, а сознание их может быть заполнено идеологическим содержанием из других источников, — опыт жизни, литература, кино, газеты, беседы со знакомыми и т. д. Да и идеологические учения усваиваются людьми применительно к их индивидуальным способностям и интересам.

Надо различать идеологическое состояние отдельных людей, их объединений и общества в целом. Идеологическое состояние объединения людей не есть сумма состояний членов объединения или нечто одинаковое, осредненное для них. Это тем более касается общества в целом. В силу разделения функций в объединениях людей выделяются особые их члены, которые выполняют идеологические функции объединения как целого. Они как-то считаются с идеологическим состоянием прочих членов объединения, но в гораздо большей мере навязывают им идеологию, какую они считают идеологией объединения. Прочие члены объединения не обязательно признают идеологию объединения полностью и безропотно.

Примером тому — эксперимент трёх учёных. Еще один пассаж из заметки Николая Воронина: “Скандал до сих пор сотрясает американское — и в целом западное — научное сообщество. У ученых-диссидентов находятся не только ярые критики, но и сторонники, активно выражающие им свою поддержку”.

Они вообще могут не знать ее толком и даже не знать вообще. Важно, чтобы какая-то достаточно влиятельная часть объединения признавала ее. Идеология формируется различными путями. Может быть занесена извне и навязана «сверху». А в случае общества в целом — это длительный и сложный процесс.

Чтобы стать элементом идеологического состояния общества, идеология должна быть адекватна идеологическому состоянию в той его части, которая формируется по другим линиям, в основном — по линии жизненного опыта населения страны. Эта адекватность не есть нечто установленное раз и навсегда, не есть нечто постоянное и неизменное. Тут, как и во всяком сложном жизненном процессе, бывают колебания, нарушения соответствия, конфликты. Сохранение адекватности, о которой идет речь, есть одно из важнейших условий самосохранения общества.

Трое исследователей сгенерировали 20 статей, наполненных бредовыми идеями, которыми и без них изобилует Запад — источник и проводник постмодерна. Идеи эти были приняты и приветствуемы рецензентами и редакциями научных изданий (по Зиновьеву — идеологическим механизмом), потому, что они согласуются с господствующей идеологией И потому, что такая идеология адекватна идеологическому состоянию западного общества. Мне остается добавить к его словам, что самовоспроизводящаяся идеология постмодерна работает на сохранение себя самой и, в краткосрочной перспективе, на сохранение общества, питаемого постмодерном. Но в длительной исторической перспективе — вряд ли общество, питаемое такими идеями, будет способно к чему-то, кроме постепенной деградации. 

«Женский марш» 2017 года — пример эффективности идеологической прокачки западного общества

На Западе бытует убеждение, будто никакой особой западной идеологии вообще не существует. Оно противоречит как истории становления западного общества, так и его современному состоянию. Разрушение западной идеологии привело бы западное общество к гибели. Я вовсе не ставлю в вину Западу то, что он развил мощнейшую идеологическую сферу в себе. Это — не недостаток, а необходимое условие его самосохранения. Я просто поражаюсь тому, что западные идеологи боятся признать этот, казалось бы, очевидный факт.

Если сравнить ту сферу общества, которая в коммунистических странах была подвержена деятельности идеологического аппарата и влиянию государственной идеологической концепции, с аналогичной сферой жизни людей западных стран, то без особого труда можно заметить, что в западных странах и без упомянутых средств идеологии достигается аналогичный результат, причем гораздо эффективнее, на мой взгляд, чем в коммунистических странах. Если употребить слово «оболванивание», обычно применяемое к коммунистическим странам, то можно констатировать как факт, что система идеологического «оболванивания» на Западе является неизмеримо более мощной, чем та, какая была в Советском Союзе в сталинские и даже брежневские годы. Причем это касается не только рядовых граждан, полностью погруженных в сферу действия идеологии, но и профессиональной среды, занятой изучением общественных явлений. Почти все, что мне приходилось читать, смотреть и слушать о Западе, либо имело откровенно идеологический характер, либо было пропитано идеологией, либо вынуждало к определенным идеологическим выводам.

Идеологическая сфера западного общества сложилась в течение многих десятилетий и даже столетий естественным путем, как часть общего процесса формирования западного общества. Создававшие ее люди не знали, что они создавали именно идеологическую, а не какую-то иную сферу. Она складывалась по самым различным линиям и на различных уровнях как определенная форма понимания мира, человека, познания общества вообще и нового общественного устройства, как форма самосознания нового общества. Одновременно она складывалась и как организация общественного сознания, и как стандартизация сознания людей, и как совокупность средств ориентации в новой социальной среде и приспособления к ней, и как систем самозащиты общества от разрушающих его и противодействующих ему сил.

Идеология Запада создавалась усилиями огромного числа философов, экономистов, социологов, политологов, писателей, политических и общественных деятелей, ученых. Среди создателей ее были такие выдающиеся личности, как Бэкон, Локк, Гоббс, Смит, Милль, Монтескье, Руссо, Гельвеции, Дидро, Вольтер, Гольбах, Кант, Гегель и многие другие, имена которых навечно остались в памяти человечества. XIX век вообще можно назвать идеологическим ураганом. А в XX веке сложилась идеологическая среда, в которой стали принимать участие десятки и сотни тысяч специалистов всякого рода.

В создании идеологии использовались все лучшие достижения западноевропейской культуры. Родоначальники идеологии не подозревали того, что они выполняли “социальный заказ”, а именно — создавали основы для системы обработки и стандартизации сознания людей, создавали своего рода «духовные» координаты для ориентации людей в сложном окружении и потоке событий, создавали систему ограничителей и критериев оценки поведения людей. Продолжателям их дела в развитом западном обществе эта сфера стала представляться уже как нечто само собой разумеющееся.

Идеологическая сфера западного общества не есть нечто статичное, раз и навсегда сложившееся. Она есть динамичный процесс, в котором воспроизводятся некоторые устойчивые элементы, отмирают одни элементы и возникают новые, происходит непрерывная переработка информации о событиях на планете в идеологическую продукцию, то есть в миллионы книг, статей, речей, представлений.

Внутри самой идеологической сферы имеет место разделение функций. Если мы скажем, что одна из ее функций — дать людям представление о Вселенной, основанное на достижениях науки, это не значит, что вся идеологическая сфера занимается такой просветительской деятельностью. Этим занимается какая-то ее часть, да и то непостоянно.

Есть другие части, в задачу которых входит умышленно создавать ложное представление о каких-то странах, например — о России и о русских. Какие-то люди и учреждения строят проекты будущего общества, другие разрабатывают методы дискредитации враждебных Западу идей и движений. Одним словом, никакая дефиниция не в состоянии дать исчерпывающее и бесспорное определение этой сферы. Роль определения тут может выполнить только обстоятельное научное исследование. Но мне такое исследование не встречалось. Думаю, что его нет вообще, ибо оно не в интересах самой идеологической сферы.

Как в историческом процессе формирования, так и в современном состоянии идеология западного общества не была и не является феноменом, отделенным от науки, литературы, живописи, журналистики и даже от религии. Она растворена, рассеяна во всем и вообще не воспринимается как идеология. Подавляющее большинство западных людей не знает, что такое идеология.

Идеология изложена в бесчисленных монографиях солидных ученых, в учебных пособиях для школьников и студентов, в популярных книгах и статьях для широкого круга читателей, в лекциях по телевидению, в газетных и журнальных статьях. Все то, что называют общественными науками, так или иначе содержит идеологию в больших дозах.

Идеология Запада является плюралистической в том смысле, что состоит из множества различных идей, учений, концепций, направлений мысли. Ее части невозможно механически объединить в единое логическое целое. Эти части зачастую противоречат друг другу, враждуют между собою. Тем не менее этот плюрализм можно рассматривать как разделение труда в рамках некоторого единства и как выражение индивидуальных различий авторов текстов. Во всяком случае, мы говорим об экономике Запада как о чем-то едином, хотя прекрасно знаем об ожесточенной борьбе между ее частями. Мы говорим о политической системе западных стран, зная о борьбе партий и фракций внутри партий. Так почему нельзя в том же смысле говорить о западной идеологии, если даже она кишит внутренней враждой?!

Хотя на Западе нет единого учения, которое сыграло бы роль государственной идеологии, здесь имеется все же нечто такое, что придает единство и преемственность идеологическому плюрализму. Это идеологическая среда специалистов, работающих в разных учреждениях, но образующих своеобразную касту. Они изучают сделанное в прошлом, осуществляют отбор, обработку и систематизацию идей и учений, издают и переиздают сочинения отобранных авторов, готовят справочники и учебники, короче говоря — осуществляют своего рода канонизацию имен, идей, учений. Эти специалисты изучают современную им общественную жизнь, данные науки и техники, вообще все то, что считают важным и интересным для масс населения. Они осмысливают изучаемое в рамках привычной для них традиции и с принятыми в их среде критериями, производят дальнейший отбор материала в идеологическую сферу. Это организованная работа, осуществляемая из поколения в поколение. Лица, вновь вступающие в эту сферу, получают определенную подготовку, продолжают дело предшественников по тем же правилам. Если они не будут это делать, они не попадут в эту сферу, а попав в нее, не будут иметь успеха и не удержатся в ней. Они обязаны следовать определенным правилам профессиональной идеологической среды, чтобы заработать на жизнь, делать карьеру, приобретать известность.

Тут складываются свои группы, школы, течения. Они конфликтуют друг с другом. Но при этом они проявляют терпимость и взаимное внимание. Они сосуществуют и совместно делают одно общее дело. Они суть члены одной корпорации. Они легко опознают друг друга, совместно охраняют свою сферу от посторонних вторжений, угрожающих им как корпорации.

В западной идеологии можно выделить три уровня — элитарный, пропагандистски-просветительский и житейский. Первый уровень образуют сочинения, претендующие на научность, внеидеологичность, творчество. Тут действительно делаются и научные открытия — идеология питается соками науки. Идеология тут облекается в форму высокого профессионализма. Профессиональный уровень в отношении отдельных проблем, конкретных деталей, эрудированности и формального аппарата тут довольно высок. Но он уживается с банальностью выводов, с игнорированием объективных законов социального бытия, с предрассудками и предвзятыми установками.

Второй уровень образует множество книг, статей, лекций и докладов широкого круга специалистов, занятых обучением студентов, выступлениями на конференциях, популяризацией и пропагандой идей, журналистикой.

И третий уровень образуют средства человеческой деятельности, которые так или иначе могут быть носителями идеологии, — фильмы, романы, телевизионные передачи, школьные уроки, повседневная пропаганда и даже реклама.

Различия этих уровней настолько значительны на первый взгляд, что идеологи высшего уровня никогда не признаются в том, они делают общее дело совместно с идеологами низшего уровня. Тем не менее, они делают общее дело. Тут имеет место разделение труда в интересах выполнения разнообразных функций идеологической сферы. Одно дело — выработать рафинированную идеологическую идею с учетом состояния науки, общественного сознания, политической и экономической ситуации и т.д., и другое дело — вдалбливать эту идею в головы обывателей, по необходимости придавая ей примитивный вид.

Идеология для всех одна. Если бы можно было извлечь ее из связи с другими явлениями, в которые она погружена, обнаружилось бы, что она с интеллектуальной точки зрения примитивна на всех уровнях. Различаются, строго говоря, не уровни в ней как таковой, а уровни общих контекстов, в которых она вырабатывается, сохраняется и распределяется. Непримитивны и даже нарочито усложнены эти их контексты. Пилюли идеологии сами по себе не настолько приятны, чтобы люди стали их глотать добровольно и с удовольствием. Они подслащиваются более приятными «веществами» и растворяются в них, чтобы люди могли поглощать их, даже не замечая того. Идеологическая обработка населения западных стран вообще построена не как принудительная обязанность и дополнительная нагрузка, а как развлечение и полезная для потребителей идеологии деятельность.

Идеология Запада не является идеологией какой-либо социальной группы, партии, слоя или класса. Она есть идеология внегрупповая, внеклассовая, всеобщая. Это означает, что ни один класс, ни один слой, ни одна партия и ни одна социальная группа не заявляет о ней как о своей идеологии. Она возникает, сохраняется и распространяется как особый и самостоятельный элемент общественного устройства. Ее положение в этом отношении сходно с положением государства. Она сохраняет этот статус, если даже отвергается какими-то людьми или группами людей, подвергается критике в каких-то ее проявлениях. Она живет, поскольку она есть сфера жизнедеятельности большого числа людей, занимающих стабильные позиции в обществе, имеющих влияние и сбыт своей продукции, способных отстоять свое положение.

В поле влияния идеологии находятся так или иначе все граждане общества, включая и враждебно настроенных. Раз люди читают книги, газеты и журналы, раз они обучаются в школах и университетах, раз они смотрят фильмы, телевидение и рекламу, раз они слушают своих политиков и общественных деятелей, раз они участвуют в каких-то общественных действиях, они вольно или невольно впитывают в себя идеологию, подвергаются идеологической обработке (“оболваниванию”). И тем самым они поддерживают идеологию. Потребляя продукцию идеологии, они дают ей возможность существовать, — они тем самым питают идеологию. Они просто не могут от нее избавиться, если бы даже захотели.

Неклассовая идеология, как я уже заметил, не предполагает, что с ней все согласны и все принимают ее. Она имеет противников. Многие безразличны к ней и вообще понятия не имеют о том, что таковая существует. Тем не менее она по бесчисленным каналам господствует над сознанием людей. Ею пропитана вся атмосфера, которою дышит сознание людей. Избежать ее власти просто невозможно, живя в западном обществе. Оказывая влияние и на враждебные ей умонастроения, она борется против них не менее ожесточенно, чем религиозные учения прошлого с ересями.

Идеология Запада зародилась и формировалась как стремление создать научное понимание всего того, что входило в круг интеллектуальных интересов людей, в противовес религиозному учению обо всем этом, то есть о космосе, природе, обществе, человеке, мышлении, познании. Наука осталась источником идеологии и в наше время. Но наука не становится идеологией. Идеология пожирает науку, но не превращается в то, что она пожирает. Продукты ее «пищеварения» суть нечто иное, чем пища.

Наука и идеология различаются по целям, по методам и по практическим приложениям. Наука имеет целью познание мира, достижение знаний о нем. Она стремится к истине. Идеология же имеет целью формирование сознания людей и манипулирование их поведением путем воздействия на их сознание, а не достижение объективной истины. Она использует данные науки как средство, опирается на науку, принимает наукообразную форму и даже сама добывает какие-то истины, если это уже не сделано другими. Но она приспосабливает истину к своим целям, подвергает ее такой обработке, какая необходима для более эффективного воздействия на умы и чувства людей и в какой заинтересованы те или иные группы людей, организации, классы и даже целые народы.

Идеология, как и наука, оперирует понятиями и суждениями, строит теории, производит обобщения, систематизирует материал, классифицирует объекты, короче говоря — осуществляет многие мыслительные операции, какие являются обычными в науке. Но между идеологией и наукой и в этом есть существенное различие. Наука предполагает осмысленность, точность, определенность и однозначность терминологии. Она по крайней мере к этому стремится. Утверждения науки предполагают возможность их подтверждения или опровержения. Понимание науки предполагает специальную подготовку и особый профессиональный язык. Наука вообще рассчитана на узкий круг специалистов. В идеологии все эти условия не соблюдаются, причем не вследствие личных качеств идеологов, а вследствие необходимости исполнить роль, предназначенную для идеологии. В результате ориентации на обработку сознания масс людей и на манипулирование ими получаются языковые конструкции, состоящие из расплывчатых, многосмысленных и даже вообще бессмысленных слов, из непроверяемых (недоказуемых и неопровержимых) утверждений, из однобоких и тенденциозных концепций. Результаты науки оцениваются с точки зрения их соответствия реальности и доказуемости, то есть критериями истинности, результаты же идеологии — с точки зрения их эффективности в деле воздействия на сознание людей, то есть критериями социального поведения.

Методы идеологии и науки лишь частично совпадают. Но по большей части они настолько различны, что можно констатировать принципиально различные типы мышления — идеологический и научный. Для первого характерным становится априоризм, то есть подгонка реальности под априорные концепции, нарушение правил логики (алогизм) и методологии познания, не говоря уж о научной этике.

Различие ориентации (целей, установок, заданий) науки и идеологии имеет в конечном итоге противоположные результаты. Наука создает понимание реальности, а идеология — принципиальное непонимание, лишь принимающее видимость понимания. Идеология создает иллюзию и имитацию понимания. Непонимание в этом случае есть не просто отсутствие понимания. Оно есть наличие противоположной способности, которая увеличивается, принимает изощренные формы, специально культивируется и достигает огромной силы влияния на умы и чувства людей. Она заполняет собою их. Она поглощает понимание, отпихивает его на задворки сознания, узурпирует его функции, выдает себя за подлинное понимание.

Люди, которые руководствуются принципами науки в понимании общественных явлений, суть чрезвычайно редкое исключение. Их почти что нет, а порою они исчезают совсем. Это не случайно. Научное понимание общественных явлений требует высокого уровня образования и гибкости интеллекта, редко и плохо вознаграждается само по себе (то есть если не служит идеологии и политике), не согласуется с обывательскими представлениями, плохо защищено от агрессии со стороны общечеловеческой глупости и от ложной уверенности в том, будто всякий опытный в житейском отношении человек уже тем самым является компетентным судить о фактах общественной жизни.

Общественные явления настолько сильно затрагивают интересы людей, что они (люди), воображая, будто выражают объективную истину, на самом деле выражают свои интересы, лишь придавая им обманчивую форму истины. Ко всему прочему, истина, вся истина и только истина о социальных явлениях людям практически не нужна. Им достаточно получать капельки истины, растворенные в идеологической жидкости. А обнаженная истина об общественных явлениях порождает гневное осуждение со стороны всякого рода моралистов и демагогов. Они скорее примирятся со злом, чем с научной истиной, объясняющей закономерность и социальную роль зла.

Истины социальных наук в их первозданном виде служат средством удовлетворения любопытства ничтожного числа одиночек, не играющих в обществе никакой видной роли. Они выполняют свою социальную задачу только в качестве материала для идеологии. Идеология же имеет огромные практические приложения. На ней основывается вся грандиозная пропаганда, воспитание масс в нужном духе (“идеологическое оболванивание”) и манипулирование массами. Именно идеологически обработанные данные социальных исследований, а не непосредственно научные результаты этих исследований находят применение в деятельности политиков, всякого рода секретных служб, государственных учреждений, партий, общественных деятелей и т. д. Это происходит благодаря тому, что идеология отбирает во множестве возможных истин такие, знание которых непосредственно полезно практически, и придает этим истинам такую интерпретацию, которая ориентирует деятельность заинтересованных лиц в нужном направлении, придает этой деятельности желаемый вид и морально оправдывает ее в их собственных глазах и в глазах масс населения.

Из сказанного следует, что идеология должна содержать в себе какую-то совокупность знаний, которые могут стать научными, если их извлечь из контекста идеологии и очистить от идеологической шелухи. Она должна быть полезной в том смысле, что какие-то люди, усвоив эту совокупность знаний, могли бы действовать в определенного рода ситуациях так, как будто они имеют для этого необходимые научные знания.

Для подавляющего большинства людей научное понимание объектов, попадающих в сферу внимания идеологии, было и останется навечно недоступным. Оно возможно лишь для исключительных одиночек, да и то лишь частично, при наличии страстного желания вырваться из пут идеологии и при условии самостоятельных профессиональных исследований соответствующих объектов. Оно навсегда останется лишь мимолетным проблеском в идеологическом тумане, в котором человечество обречено двигаться вслепую, наугад и ощупью, воображая, будто его путь освещен светом разума. Надежда на то, что идеология исчезнет и ее место займет наука, является по меньшей мере наивной.